Городская баня №3

Городская баня №3
История одного детского воспоминания
Моё детство, прошедшее в добротной кирпичной четырёхэтажке по проспекту Ленина, помнится мне, помимо всего прочего, задушевными соседями. Они были колоритными и добродушными, как и вся многонациональная страна советов: болгары, русские, узбеки, евреи, татары.

Ещё я помню дородных соседок вне национальностей, но с одной характерной особенностью. По выходным некоторые из них, с огромными эмалированными тазами и алюминиевым ушатами, парами шли по аллее нашего тенистого двора вдоль девяти подъездов дома, словно на первомайскую демонстрацию. Плетеные цветные мочалки с растянутыми вязаными ручками, куски бурой пемзы и добротные бруски мыла перекатывались в тазах ровно и гулко аккурат в такт размеренных и чуть вальяжных шагов их хозяек. В руках соседок свисали ажурные авоськи с полотенцами и чистым бельем. Волосы женщин обычно были убраны в кулёчки, плотно утыканными по кругу шпильками.

Махровые и хлопчатобумажные халаты туго подпоясывались под пышную и колышущую грудь, создавая впечатление необъятности объёмов, как у борцов сумо. По крайней мере, такое впечатление они производили в моём младшем дошкольном и коротконогом детстве.

Выход со двора вёл в двух направлениях: вправо, собственно на центральный проспект, и влево, мимо аппаратов с газировкой и швейного УПК, аккурат к горбане. Мои соседки шли именно туда, в городскую баню под порядковым номером три. Что они там делали, я могла лишь предполагать со слов взрослых: парились, мылись и оттирались. В моей детской голове не укладывалось, как можно мыться в какой-то непонятной общественной бане, если у тебя дома есть своя ванная комната и газовая колонка с горячей водой?

Подожжённый газ вспыхивал синим цветом, откашливался спертым воздухом и начинал нагревать тонкую медную трубку, спиралью проходившую внутри чрева колонки. Внутри этой трубки текла холодная вода, постепенно становившаяся обжигающе горячей на выходе из-под крана. Ванная постепенно наполнялась горячей водой, и купание могло превращаться в продолжительное морское бултыхание. А если специально выключался свет в ванной, то мерцание газа внутри короба наполняло нашу угловатую комнату таинственным светом, скачущим по стенам рванными всполохами. Разве можно было такое чудо менять на какую-то баню?

Однажды в нашем доме не стало то ли воды, то ли газа: отключили для профилактических работ. Зато родительскую задачу мыть ребенка никто не отменял. Мама решила устроить банный день, себе и мне. В той самой соседней горбане. Этот день вошёл в мою личную банную историю, как точка отсчёта: от глубокой детской ненависти до последующей взрослой любви. Наверное, все настоящие любови так и случаются.

Я смутно помню наши с мамой сборы, только момент, когда я уже была внутри невзрачного двухэтажного здания. Просторный холл со слегка спертым специфически банным запахом разделялся на мужское и женское отделения. Народ толпился у дверей, самосортируясь в чистилище. Мои глаза были на уровне пятых точек колыхающихся телес взрослых всего размерного ряда. Когда в тебе роста с вершок, смотреть в нижнюю часть спины стоящего перед тобой – то ещё удовольствие.

Через несколько минут мы оказываемся в предбаннике со шкафчиками и скамьями вдоль стен. Кто-то только раздевается, вывешивая, словно флаги на параде, одежду на вбитые в стене металлические крючки. Кто-то, шумно, с глубокими вздохами и приглушенным кряхтением, одевается. Лица одевающихся женщин в свете затуманенных ламп и просачивающегося из небольших окошек лучей солнца, окрашивались в красно-багряный.

Головы женщин венчают огромные тюрбаны из полотенец. Повзрослев, я пришла к выводу, что умение крутить тюрбан на голове из подручных средств и банных полотенец является непреложным навыком каждой прекрасной представительницы человеческого рода любой длины волос. Как говорится, “от сих и до сих”. Мне видится, порой, что даже наша прародительница Ева, первым делом прикрыв наготу фиговым листком, вторым делом укатала волосы в тюрбан из подручных средств, дабы не мешались под ногами.

А. Плотников. “В бане”
Очередной провал в памяти того банного дня воскрешается следующим шоковым кадром, словно из мультфильма “Ёжик в тумане”. Среди клубов пара, на уровне моих глаз, колышутся обнажённые женские телеса. Дородные и не очень. По залам разливались гулкие голоса, покряхтывание, шум воды, грохот тазов и въедливый запах мыла. Именно этот запах до сих пор стоит в носу, щекоча ноздри при воспоминании. Мыло раньше делали на совесть, без лишних отдушек, с минимальными красителями. Продавленный штамп фабрики “Свобода” с названием посередине венчал классический эпохальный брусок.

Мама мыла мылом и меня. Эту фразу можно внести в “Букварь” точно так же, как и классическую “мама мыла раму”. Всех детей Союза мыли мылом: детским, туалетным, семейным, цветочным, борно-тимоловым, дегтярным, и даже хозяйственным. Что под руку попадалось.

Мое тело намыливалось, оттиралось, обливалось мамой под аккомпанирующий шум веников, хлопающих по пятым точкам лежащих на лавках в густом тумане женщин. Веники появлялись среди рванных клочьев горячего пара словно чьи-то крылья, взлетали вверх и тихим свистом исчезали в дымке.

Мои щеки наливались трагическим пунцом, а легкие заполнялись горячим и стесняющим воздухом. Мозг отказывался слушаться. Дышать становилось сложнее. В какой-то момент я стала понимать, что задыхаюсь. Тихим горячим сапом я медленно тонула в клубах пара.

Зачем моей маме был нужен этот тест-драйв в горбанное чистилище в тот жуткий для меня день я не пойму до сих пор. Моя мама, откровенно говоря, не поклонница бань и саун. Я не помню ажиотажа по сбору в баню или типичных банных баек, как это бывает среди любителей жарких процедур. Вероятнее всего, родительский долг отмыть ребенка мылом добела в отсутствие воды в квартире стал ключевым в этой истории. Долг был выполнен по всем советским стандартам спартанского воспитания.

Выползло ли мое тело само или ему помогла мама, я не помню. Окошки в предбаннике по-прежнему тускло освещали комнату, где я приходила в себя. Уши, мои бедные маленькие уши горели, словно ошпаренные пельмешки. Пульсирующие виски стреляли очередью, постепенно снижая запал. Кряхтящие женщины не вызывали никакого отклика и интереса. Мама одевала меня и одевалась сама. Распаренное тело отчаянно отказывалось втискиваться в ставшую в одночасье тугую одежду. Мы ушли, но какая-то глубинная часть моего упаренного насквозь сознания навсегда осталась в том помывочном зале уже несуществующей много десятков лет горбани.

Спустя какое-то время мы были на долгожданном свежем воздухе. Аппараты с газировкой, двухэтажка швейного УПК, поворот во двор направо, третий подъезд, четвертый этаж, квартира слева. Дом. Я дома.

Игорь Панов. “Маленькая купальщица”
Мои детские воспоминания в целом отрывочны, как и у большинства людей. Считается, что они хрупки и часто подвержены разрушению. Однажды я читала выдержки из исследования, где отмечалось, что детские воспоминания могут просто-напросто улетучиваться, если мы их периодически не прокручиваем в голове. Нейронные связи распадаются, если в них нет необходимости. Моя банная нейронная связь не распалась. Картина прокручивалась много раз. Всплывала в памяти женщинами с тазами и мылом, паром и жаром. История укоренилась в синапсах между нейронами, отвечающими за тот самый жар, пар, веники и чистоту нагого тела с лихо подкрученным тюрбаном на голове.

Банщица со стажем – это я сегодня. Но каждый раз, выходя из бани или сауны, я смотрю на себя в зеркало глазами упаренной маленькой девочки с красными пельмешками вместо ушей и смеюсь в голос. Именно в этот момент я и создаю ту самую ценную связь с детством, в которое, как говорят, нет обратного билета. У меня этот билет точно есть. Однажды и навечно он был выдан двухэтажной городской баней под порядковым номером три, и благодаря маме, которая мылом мыла раму. И меня тоже.